Недавно во Франкфурте завершилась выставка медиа-художницы Ksti Hu «20 kg of Me» — «20 килограмм меня». Частью выставки стал перфоманс, во время которого художница примеряет белый мох на своё тело как «вторую кожу». Сейчас Ксти живёт между Германией и Штатами, но мало кто знает, что она родилась в Коми. Как коми идентичность повлияла на неё? Почему мох имеет такое значение? Об этом расскажет сама художница.

---

Это была моя первая личная выставка, и перформанс был только частью всей работы. Выставка называлась «20 килограмм меня», и она вся была посвящена айдентике [прим.ред. — идентичности], и, в частности, коми айдентике. 

В детстве я всегда ездила с родителями в лес. И это сильно повлияло на моё визуальное  восприятие и ощущение. Другая природа и другой лес настолько не чувствуется домом для меня. Мох в лесах Коми очень мягкий, он даёт ощущение защищённости в своём лесу. 

Я долго думала об этой тактильности и нашла на Амазоне мох. Он был из Финляндии, а не из Коми, но я потратила тысячу евро на 20 килограммов мха, чтобы сделать его частью своей дипломной работы. Она называлась «Spawing of komi kaga».

После выставки ко мне подходили разные люди, спрашивали про мох, потому что мало кто знал, что это такое. Фэшн-дизайнеры просили его отдать, но я сказала: 

«Не дам. Это моё, это мой дом. Это всё, что у меня есть». 

Поэтому после я забрала эти 20 килограмм мха и вернулась домой.

Дома я смотрела на этот мох и думала, что за тысячу евро можно купить много luxury goods [прим.ред. — товаров роскоши]. Но самой большой ценностью, которую я могла купить на эти деньги, был этот мох. Я просто не могла его отпустить, так он и лежал у меня. Поэтому когда я стала разговаривать с галереей о своей выставке, я решила, что яла [прим.ред. — ягель, белый мох] и ощущение дома будут темой моей новой работы. И я в первый раз рискну выйти из цифрового пространства в реальный мир.

«20 kg of me» — это 20 килограмм мха, потому что я очень сильно ассоциирую себя с ним.

Я много обдумывала, как я росла в Коми и как я воспринимала свою культуру. Думаю, у меня было очень травмированное восприятие этого, как, наверное, у многих из нас. В детстве я часто ездила с бабушкой по деревням и видела традиции и предметы повседневной жизни. Я воспринимала это на абсолютно бессознательном уровне. 

Но с другой стороны, у меня не было к этому уважения. Ещё в школе у меня были хорошие оценки по краеведению и по истории Коми, но из-за того, что я побеждала на каких-то олимпиадах, надо мной потом смеялись. Тогда же я запомнила выражение «Ты что, комяк что ли?» — так говорили, когда ты был неуклюжим или необразованным. Никто, конечно, не хотел быть «комяком». С этим диссонансом ты просто растёшь и никогда об этом не думаешь. 

Когда я переехала в Германию, на меня смотрели  и спрашивали: «Кто ты, откуда ты?», и только тогда ко мне приходило осознание. Никто из европейцев не знает деколониальную историю России. А про Коми, мне кажется, не слышал вообще никто. Меня просили показать или рассказать что-то про коми, и это было сложно. Когда в 2024 году сделали в Google Translate добавили коми язык, у меня впервые появилось доказательство существования моей культуры.

Начиная работать над «20 kg of me», я поняла, что мох мне знаком с детства. Я его так люблю. Когда я ездила домой, я его собирала, снимала его на видео. Кроме того, это материал из моей культуры, который не был переписан или тронут государством. Поэтому я захотела работать с ним. И главная работа этой выставки — это четырёхканальное видео, где я беру эти 20 килограмм белого мха и несу его в немецкий лес.

Зритель видит два параллельных видео на четырёх экранах. На одном я приношу мох и раскладываю его, на втором — пытаюсь на него улечься. Это как раз про айдентику: какую часть своей культуры мы берём с собой, когда уезжаем? Принадлежишь ли ты новому месту, просто находясь там? Сколько должно пройти времени, чтобы ты смог почувствовать себя в безопасности? Возьмёт тебя новая культура или оттолкнёт?

Потому что кроме того, что я идентифицирую себя как коми, у меня есть ещё и другие части, например немецкая. 

Другие два параллельных видео про лёд. На них я работаю со льдом, потому что для меня он как и снег — очень важная часть детства и культуры. 

Я отлила себе маску изо льда: для лица и части торса. Ведь лёд такой хрупкий и красивый, а с другой стороны — он же может причинить очень много боли, обжечь кожу.

И это постоянное дефинирование [прим.ред. — определение]: ты растёшь в этой культуре и воспринимаешь её через какие-то хорошие вещи, но есть и другая сторона — культура государственного насилия. Я с детства видела очень много насилия, даже в школе. И на всех уровнях насилие нормализуется.

Возможно, когда ты растёшь в таком окружении, ты можешь или научиться наносить вред другим, считая, что это нормально, или наносить вред себе. И последнее — моя история, потому что я не могу просто наблюдать за тем, что происходит. 

Поэтому на этих видео я лежу с маской изо льда, пока она медленно тает, а я пытаюсь как можно дольше выдержать боль. Все кадры сняты эстетично, но если присмотреться, ты увидишь всю боль от прикосновения льда к коже. 

Моей первой работой, связанной с коми культурой была Коми Ныв, которая сидит с завязанными глазами и мечами в руках. Все думают, что на ней какой-то национальный костюм, но если присмотреться — моя Коми Ныв одета в дубленку с коми орнаментом, в пимы с лыжами и штаны Adidas. Это моя форма на урок физкультуры, мне кажется, многие тогда так одевались. 

В этой работе я хотела показать свою идентичность, которую так долго в себе отрицала. Теперь эта замученная коми девочка вырвалась наружу из заточения, но ещё совсем не знает, что ей делать.

У меня было много кризисов идентичности: я пыталась быть немкой, потому что у меня есть немецкие корни, потом решила: «Нет, я русская». А потом подумала: «Какая я русская?» 

В конце концов я поняла, что мне уже никому ничего не нужно доказывать. И я тот человек, который я есть.

Я очень по-европейски пытаюсь рассказать эту историю, опять же, поскольку я социализировалась в Европе. Я никогда не буду объяснять тем, кто находится в Коми, как нужно трактовать нашу культуру. Мне кажется, что сейчас наш путь — это посмотреть на неё со всех сторон, попытаться её увидеть. И у каждого, кто связан с коми культурой, есть свое восприятие и свой голос.

Я никогда не встречала других коми за пределами Коми. У людей других культур существуют встречи, какие-то локальные традиции. Этого сообщества для коми мне не хватает.

Если кто-то, например, из Коми будет критиковать мои работы, мне даже это, может быть, будет приятно. Мне важно не навязывать своё видение нашей культуры, потому что тогда я становлюсь таким же колонизатором. Я только предлагаю начать диалог.

Мои художественные работы в каком-то смысле эгоистичны, потому что в них я отталкиваюсь от своего опыта. Я не хочу рассказывать о коми культуре «хорошо» или «правильно», у меня нет цели говорить о ней специально. Коми культура — часть меня. Я хочу просто начать какое-то движение с места.

Коми культуру можно развивать по-разному. Всё зависит от художника и его собственной практики, подойдёт любой способ самовыражения. Тебе не нужно доказывать, что ты коми, если ты хочешь выразить это в искусстве. Ты уже коми. Это не отодрать. Я думаю, что коми культура невероятная, и множество вещей в ней могут служить источниками вдохновения. 

Колониальные истории пытаются заставить нас оправдываться. Оправдываться, почему мы должны существовать. Но ни одна из колониальных, доминированных культур не оправдывается.

Мне всегда казалось, что моя личность не важна, важен продукт искусства. Но сейчас я думаю, что всё как раз наоборот. Прежде я боялась видимости и признания, боялась заниматься своей культурой и быть за это осуждённой. Боялась, что люди «снаружи» станут меня осуждать за то, что я коми, а «внутри» — за то, что я коми недостаточно. 

Сейчас мне больше не страшно, потому что я определяю себя сама.